Усадьба Шишкино. Родовое имение Нащокиных.

В Судиславском районе Костромской области, на небольшой речке Покше, в местах уже трудно доступных для современного человека, привыкшего к комфортабельным средствам передвижения, стоит усадьба Шишкино. Хотя сейчас вряд ли можно говорить о ней как о существующей. Уже мало что напоминает о ее былом величии – пруды превратились в болото, многочисленные усадебные постройки разрушены безжалостным временем и людьми. Сохранились лишь полуразрушенный флигель да церковь Преображения Господня.

План-реконструкция усадьбы Д. Ойнаса

Впервые усадьба упоминается в документах XVI века как родовое имение Головцыных вместе с многочисленными деревнями и землями в округе. В их владении она находится до 30-х годов XVIII века.

В 1739 году А.В. Титова, урожденная Головцына, вышла замуж за генерал-лейтенанта Василия Александровича Нащокина и принесла ему усадьбу Шишкино в качестве приданого. В.А. Нащокин (1707-1760 гг.) оставил после себя интересные записки о жизни двора императрицы Елизаветы Петровны и походах русской армии со времен Петра I. Эти «Исторические записки» были изданы Н.М. Языковым в 1842 году в Санкт-Петербурге. Восприемниками детей В.А. Нащокина были императрица Елизавета Петровна и император Петр III.

При Василии Александровиче в Шишкине началось активное строительство. Материалы полевых исследований позволяют реконструировать картину становления усадьбы. К сожалению, ни одной гражданской постройки в усадьбе от начального периода строительства не сохранилось. При нем появился комплекс построек, составлявших ядро усадьбы. Главный дом был возведен параллельно кромке плато, а флигели и хозяйственные строения расположились в виде гигантского каре, образовав «Красный двор». В центре этого двора, площадь которого достигала почти 1000 квадратных метров, были выкопаны три прямоугольных пруда, два больших и малый, с прямоугольными же островами в центре. Пруды сохранились, но сильно заросли, заболотились, а оплывшие края исказили их первоначальную форму. Два больших пруда соединялись между собой каналом. На островках вполне могли располагаться малые архитектурные формы – беседки, обелиски или скульптура. Эта система прудов делила «Красный двор» на две половины, образуя таким образом придомовую часть – курдонер и часть хозяйственную. Перед главным домом, со стороны реки, был разбит цветник, имевший геометрическую планировку, на что указывает микрорельеф, а также сохранившиеся немногочисленные насаждения декоративных кустарников. Центральная дорожка цветника, от дома к реке, продолжала композиционную ось всего комплекса построек. В конце нее, по склону к реке, устроили лесенку. Парадный въезд в усадьбу был оформлен каменными воротами, а дорога в нее проходила по мостам через небольшой овражек, ограничивавший территорию усадьбы с запада, и реку Покшу. В это же время к югу от комплекса строений был выкопан огромный пруд, имевший площадь поверхности зеркала еще большую, чем площадь Красного двора. В настоящее время пруд настолько зарос, что открытая поверхность воды составляет лишь пятую часть от прежней. При его создании, за основу был взят тальвег небольшого овражка, самую глубокую часть которого перегородили дамбой. Поверхность склона с юга от пруда подработали и превратили в своеобразную трибуну, амфитеатром спускающуюся к кромке. С нее гости хозяев усадьбы могли наблюдать за представлениями, устраивавшимися на воде. О качестве выполненных здесь работ говорит то, что и сейчас поверхность этой трибуны-амфитеатра не пришлось бы косить перед использованием. На западной окраине, вблизи въезда в усадьбу, Нащокин выстроил винокуренный завод.

В 1747 году Василий Александрович строит в усадьбе каменный храм Преображения Господня. Предысторию его постройки он описал в своих «записках» - 23 февраля 1747 года в усадьбу приехали многочисленные гости, среди которых были костромской воевода А.И. Кайсаров, Костромской и Галичский епископ Селиверст, архимандрит Богоявленского монастыря Феодосий. В их честь был дан пышный обед, а вечером устроен фейерверк. Усадьба осветилась «разноцветными фонарями, помещенными на воротах усадьбы и в других приличествующих местах, пламенем горящей во многих бочках смолы».  Пользуясь присутствием епископа Василий Александрович испросил разрешения построить в усадьбе каменную церковь на месте обветшавшей к этому времени деревянной. 17 мая того же года началось строительство. Первый камень в основание церкви Селиверст возложил лично. Нащокин до окончания своего отпуска желал видеть церковь законченной и потому строительство велось непрерывно, крестьяне работали даже по ночам и к концу года храм был готов.

Преображенская церковь. Фото взято с сайта http://www.temples.ru

Сохранившаяся до настоящего времени Преображенская церковь является одним из наиболее ранних произведений архитектуры стиля барокко в Костромском крае. Небольшая по размерам она имеет традиционную трехчастную композицию с одноглавым бесстолпным прямоугольным в плане холодным храмом, имеющим с востока пятигранный алтарь, пониженной трапезную и трехъярусной колокольней, увенчанной шпилем. Интерес представляет декоративное убранство храма в стиле барокко - рустованные пилястры на углах объемов, лучковые фронтоны в средней части боковых фасадов четверика и вторящие их очертаниям лучковые сандрики над средними окнами того же четверика, рамочные наличники с ушами у окон алтаря и др. Четверик и трапезная перекрыты глухими сомкнутыми сводами. К сожалению убранство интерьера на сегодняшний день полностью утрачено.

Сын Василия Александровича Нащокина - Воин (Дормидонт), родившийся в 1742 году, унаследовал усадьбу после смерти родителя в 1760 г. При нем усадебный комплекс получил дальнейшее развитие. Перестраивается Преображенская церковь, пространство холодного храма которой было расширено пристройкой двух симметрично расположенных с севера и юга папертей, перекрытых цилиндрическими сводами. Фасады папертей оформлены четырехколонными портиками тосканского ордера. Одновременно к северо-восточному и юго-восточному углам храма примкнули два небольших также симметричных придела. Церковный погост был обнесен невысокой кирпичной оградой с двумя арочными  воротами. Особенно интересны южные трехпролетные ворота, которые носят триумфальный характер. Их центральный более высокий пролет увенчан аттиком, завершенным пологим фронтоном и главкой на пьедестале. Устои ворот оформлены сдвоенными полуколоннами тосканского ордера.

На запад от «Красного двора», перпендикулярно его композиционной оси, вдоль высокого коренного берега реки Покши был разбит регулярный липовый парк, представлявший из себя шесть боскетов, окруженных периметральной аллеей. Парк сильно пострадал от времени и позднейших вмешательств человека, но сохранившиеся насаждения позволяют реконструировать его планировку. Отсутствие следов стрижки на липах свидетельствует о том что парк не мог быть посажен ранее правления Екатерины Великой, при которой стрижка вышла из моды. А дендрохронологические исследования дают им не менее чем 200-летний возраст. По южной аллее проходила дорога, ведшая на выезд из усадьбы, а в противоположную сторону она, пересекая курдонер, становилась главной улицей села, примыкавшего к усадебному комплексу. Северная аллея, проложенная вдоль самой кромки склона к реке, имела только одну сторону плотной липовой посадки, с другой стороны были оставлены широкие разрывы, позволявшие выходить на самую кромку откоса и любоваться долиной. Четыре выступа кромки подработали, придав им полукруглую форму, обсадили акацией и превратили в видовые площадки. На одной из них, восточной, сделали небольшую насыпь и установили беседку. Судя по обнаруженным при шурфовке насыпи остаткам кирпичного основания, беседка имела форму ротонды. Из нее открывались прекрасные виды противоположного берега реки, где развивались буколические картинки – живописная деревушка, крестьяне работающие на пашне, пасущийся скот, играющие крестьянские дети, все это должно было создавать определенный романтический настрой у отдыхающего. Начало аллеи с востока было закреплено небольшим парковым павильоном – «люстгаузом», название и назначение которого, к сожалению, пока не выяснено. Изучение микрорельефа и шурфовка этого места позволили выяснить, что в плане павильон был прямоугольным, но один из его углов имел значительное скругление. На западе парк примыкал к комплексу винокуренного завода, занимавшего мыс, образованный небольшим овражком впадающим в реку Покшу. На него выводили северная и центральная аллеи парка, а подъездная дорога ограничивала его территорию с юга.

Подобное двуплечное построение общей композиции усадьбы - прием характерный для классицизма, заимствованный из построений Ренессанса, а еще ранее известный по виллам Рима эпохи упадка.

Воин Васильевич был фигурой неординарной. Родился он «в почести и богатстве». Крестили его во дворце во имя Дормидонта, но императрица Елизавета Петровна назвала его Воином, в честь предка, русского воеводы и дипломата Воина Афанасьевича Ордин-Нащокина,  и тут же произвела в гвардии сержанты. В восемнадцать лет он уже был полковником, а в 21 год – генерал-майором.  Его сын, Павел Воинович, впоследствии писал о нем: «Отец мой генерал-поручик Воин Васильевич Нащокин принадлежит к замечательнейшим лицам Екатерининского века. Он был малого роста, сильного сложения, горд и вспыльчив до крайности. Несколько анекдотов, сохранившихся по преданию, дадут о нем понятие. После похода, в котором он отличился, он вместо всякой награды выпросил себе и многим своим офицерам отпуск и уехал с ними в деревню, где и жил несколько месяцев, занимаясь охотою. Между тем начались вновь военные действия. Суворов успел отличиться, и отец мой, возвратясь в армию, застал уже его в Александровской ленте. Так-то, батюшка Воин Васильевич, - сказал ему Суворов, указывая на свою ленту, - покамест вы травили зайцев и я затравил красного зверя. Шутка показалась обидною моему отцу, который и так уж досадовал; в замену эпиграммы он дал Суворову пощечину. Суворов перевертелся, вышел, сел в перекладную, прискакал в Петербург, бросился в ноги государыне, жалуясь на отца моего. Вероятно, государыня уговорила Суворова оставить это дело, для избежания напрасного шума. Несколько времени спустя присылают отцу моему Георгия при рескрипте, в коем было сказано, что за обиду, учиненную храброму, храбрый лишается награды, коей он достоин, но что отец мой получает орден по личному ходатайству А.В. Суворова. Отец мой не принял ордена, говоря, что никому не хочет он быть обязану, кроме как самому себе».  А.С. Пушкин в примечаниях к «Истории Пугачева» о Воине Васильевиче писал: «Сей Нащокин был тот самый, который дал пощечину Суворову (после того Суворов, увидя его, всегда прятался и говорил: боюсь, боюсь, он дерется). Нащокин был один из самых странных людей того времени... Государь Павел Петрович любил его и при восшествии своем на престол звал его в службу. Нащокин отвечал государю: вы горячи и я горяч; служба впрок мне не пойдет. Государь пожаловал ему деревни в Костромской губернии, куда он и удалился»

«Вообще он никого не почитал не только высшим, но и равным себе. Князь Потемкин заметил, что он и о боге отзывался хотя и с уважением, но все как о низшем по чину, так что когда он был генерал-майором, то на бога смотрел, как на бригадира, и сказал, когда отец мой был пожалован в генерал-поручики: Ну, теперь и бог попал у Нащокина в 4-й класс, в порядочные люди! – Будучи назначен командиром корпуса, находящегося в Киевской губернии, вскоре по своему прибытию в оный, дал он за городом обед офицерам и городским чиновникам. Киевский комендант, заметя, что попойка пошла не на шутку, тихонько уехал. Отец, заметя его отсутствие, взбесился, встал из-за стола, приказал корпусу собраться и повел его к городу. Поднялась пальба, ни одного окошка не осталось в Киеве целого. Город был взят приступом, и отец мой возвратился со славою в лагерь, ведя предателя коменданта военнопленным».

Женат был В.В. Нащокин на Клеопатре Петровне Нелидовой. По воспоминаниям Павла Воиновича, Воин Васильевич, будучи на охоте, был застигнут непогодой, заехал в дом к Нелидовым и там встретился с Клеопатрой Петровной и влюбился в нее. Свадьба была сыграна на следующий же день,  хотя невесте не было еще и пятнадцати лет. Клеопатра Петровна была женщина «тихая, умная, скромная, учена языкам и наукам», знала несколько иностранных языков и постоянно себя совершенствовала. Например, английский она выучила в 60 лет. Воин Васильевич очень любил ее и, не желая расставаться с ней брал с собой в походы. А чтобы приучить к военной жизни сажал Клеопатру Петровну на пушку и выстреливал из под нее. Клеопатра Петровна вместе с мужем была при осаде Очакова и Бендер. Воин Васильевич, не приемля слабости ни в ком, в том числе и в собственной супруге, отучал ее от водобоязни следующим образом: «Посадив ее с грудным ребенком в рыбачью худую лодку, сам греб веслами по Волге (на Волге у него деревня) - в бурное, грозное время для предосторожности следовала за ними двенадцативесельная шлюпка с бубнами и песельниками».  У Воина Васильевича и Клеопатры Петровны родилось двенадцать детей, но выжило только пятеро, из них: Анастасия, считавшаяся одной из первых московских красавиц, Павел, близкий друг А.С. Пушкина, Василий, унаследовавший Шишкино после смерти отца и матери.  Воин Васильевич, во время службы никогда не упускал случая побывать в Шишкине, приезжая в отпуск отдохнуть, поохотиться. Он был страстным поклонником охоты «всякого рода» и особенно псовой, для чего содержал в Шишкине большую псарню. А уж выйдя в отставку и вовсе поселился в усадьбе, выезжая в московский свой дом на Полянке, в приходе Косьмы и Дамиана, иногда лишь по мере необходимости, да зимовать. В Шишкине он был и похоронен в 1806 году, но могила, к сожалению, не сохранилась.

Были у Воина Васильевича и другие имения – село Селище на реке Волге в Костромском уезде, и большая вотчина 3600 душ крепостных в Ростовском уезде, село Зачатье с деревнями.  Но эти имения были заглазными и Нащокин бывал в них от случая к случаю. При нем усадьба в Шишкино процветала и достигла пика своего развития. В ней была многочисленная дворня, присматривавшая за хозяйством и удовлетворявшая все прихоти хозяина. Постройки усадьбы постоянно ремонтировались, строились новые, для чего был свой доморощенный архитектор. За молодым тогда еще парком присматривал садовник.

Хозяева заботились и об искусствах – в усадьбе имелись свой художник, музыканты. «Один из поляков, забранных Нащокиным из Варшавского кадетского училища, вывезенных из Польши и обращенных им в собственность, оказался талантливым музыкантом. Фамилия этого поляка была Мусницкий, и происходил он из дворянского рода. Но Нащокины видели в нем своего раба, собственность. В Шишкине его женили на крепостной, у них родились дети. Мусницкий с помощью своего родного брата, поступившего в качестве польского дворянина на русскую службу, много лет пытался отстоять свою свободу и дворянское достоинство. И только уже много после смерти Воина Васильевича министр юстиции вернул Мусницкому свободу и дворянство. Дворянами стали и его жена и дети. Как не сопротивлялась Клеопатра Петровна этому, обвиняя костромского губернатора и прокурора «в эгоистическом желании слушать игру музыканта в своих гостиных», все закончилось для Мусницкого благополучно».  Что нельзя сказать о других поляках, немцах так и остававшихся у Нащокиных на положении крепостных.

Павел Воинович Нащокин, младший сын Воина Васильевича, родился в 1801 году. Он был одним из самых близких друзей А.С. Пушкина. Их знакомство состоялось еще в Царскосельском Лицее, когда Павел Воинович обучался в лицейском пансионе Гауэншильда вместе с братом Александра Сергеевича Львом. С 1819 года П.В. Нащокин на военной службе, в царскосельских гусарах, а в 1823 году, выйдя в отставку «по домашним обстоятельствам»,  поселился в Москве, где стал известен как хлебосольный хозяин и меценат. По возвращении Пушкина из ссылки в 1826 году Пушкин и Нащокин встречаются вновь и становятся неразлучными друзьями до конца дней своих. Они переписываются, помогают друг другу в разных жизненных ситуациях, спрашивают совета. Приезжая в Москву, Пушкин почти всегда останавливался у Нащокиных, а в каждом письме к жене упоминал о них. Человек умный, обаятельный, талантливый, самобытный, Павел Воинович привлекал к себе многих. Его друзьями были князь Вяземский, граф Виельгорский, Н.В. Гоголь, В.Г. Белинский и др. Николай Васильевич Гоголь, хорошо знавший и любивший Нащокина, изобразил его в образе Хлобуева во втором томе «Мертвых душ».  С семьей Павла Воиновича был дружен, жил в их доме знаменитый художник акварелист Петр Федорович Соколов, написавший множество портретов замечательных людей своего времени, в том числе и Нащокиных. Пушкин доверял художественному и литературному вкусу Нащокина, часто советовался с ним. Ценил его как рассказчика за меткость в суждениях о людях, в оценках тех или иных ситуаций. Рассказы Павла Воиновича послужили основой к «Дубровскому», возможно, и к «Домику в Коломне», а он сам явился для Пушкина прототипом Пелымова в романе «Русский Пелам».  Знаменит был Павел Воинович и своими причудами. Одна из них - полутораметровый двухэтажный стеклянный домик, посмотреть на который съезжалась публика из Москвы и Петербурга. В этом домике вся миниатюрная обстановка от мебели до игральных карт изготавливавшаяся по специальным заказам Нащокина в Вене, Лондоне, Париже, полностью копировала натуральную. «Дом его (помнишь?) отделывается; – писал Пушкин жене 8 декабря 1831 года – что за подсвечники, что за сервиз! Он заказал фортепьяно, на котором играть можно будет пауку…»

Павел Воинович познакомил Александра Сергеевича с «Записками» своего деда, а рассказы Нащокина о своем детстве, усадьбе, своих предках, отце, матери так понравились Пушкину, что тот уговорил его писать свои «Записки». И даже под диктовку Павла Воиновича сам начал их.  «…Что твои мемории? Надеюсь что ты их не бросишь. – писал Пушкин Нащокину, – Пиши их в виде писем ко мне. Это будет и мне приятнее, да и тебе легче. Незаметным образом выростет том, а там поглядишь и другой».  

В этих записках Павел Воинович описывает жизнь в усадьбе какой он запомнил ее в молодых годах, каким «барином» жил его отец. «Теперь расскажу, каким запомню своего отца. Самое истинное изображение родителя моего и могу вспомнить с некоторой отчетливостью выезд батюшки из костромской его вотчины в Москву. Я тогда сидел у девичьего крыльца на большом камне, ожидая тройку запряженных мальчиков в маленькую мою коляску, окруженный мамками, няньками я не видел суматохи, производимой у большого крыльца как вдруг потребовали меня и потащили от одного крыльца к другому сквозь множество людей, экипажей, лошадей, коими наполнен был весь двор, весьма огромный, - впоследствии времени я не видывал больше ни в каких усадьбах, а тогда он мне казался беспредельный, меня подвели к лестнице, которая казалась мне лестницей, виденной во сне Яковом Израильским, виденного мною в картинках Священной Истории, но на ступенях оной не ангелы просторно сидящие, но толпа разных народов, усеянных сверху до низу, как то: арапов, карликов, бездна пудренных голов, красных галунов, обшитых камзолов, зеленых мундиров, в гусарских, казачьих и польских платьях, бездна женщин и посредине отца моего, которого фигура мною уже была описана, на нем был плащ с красным подбоем и засаленный зеленый складной картуз; плащ и картуз еще существуют. Помню я, что меня приподняли к нему очень близко, он что-то спросил, я заплакал, он вскрикнул, и потом я был уже в детской комнате и из окошка видел, как тянулся обоз через мост и вверх по аллее и как завернулся вдоль винокуренного заводу и исчез…

Кстати – чтобы не пропустить, выпишу я церемониал или порядок, каким шел его обоз, и из чего он состоял. Предводительствовал всем обозом поляк Куликовский и шлях. Ехал он впереди верхом на большой буланой лошади с трубой – с такой, какую в азбуке рисуют почтальона – этой трубой повещал он, чтобы трогались с места и чтобы останавливались. Этот Куликовский был из числа тех поляков, которых мой отец вывез маленьким из Польши и присвоил их к себе в собственность, между ними было несколько и жиденят, и его должность на постоянном месте состояла в том, чтобы приготовить пищу и наблюдать чистоту из собак, птиц, зверьков и зверей разного рода за теми только, кои из множества попадали в случай к моему отцу. Исправив свою службу, он потешал дворню, то есть он был дворовым и крестьянским потешителем, люди забавлялись, мучили, тревожа его огромный нос щелчками, играли с ним в носки – одним словом за все отвечал его нос за то, что был непозволительно велик. В деревне же в базарные дни летом обязанностью его было выезжать на верблюде, а святками и зимою показывал бабам и мужикам в сарае lanterne-magique объясняя им как Адамушка и Евушка скушали яблочко, как Кузьма Иванович с Матреной Ивановной минует танцуют, как русские гренадеры на штыки идут и проч., и проч… Сверх того, он еще имел необыкновенный талант подражать барабанному бою тем отверстием, которое находится на том месте, которое не показывают, а при необходимости рассказа только жестом указывают…Этим искусством он добывал себе нужные припасы, продаваемые на базаре, - безденежно, иногда и господа помещики потешались и платили за мелкую дробь или за десяток раз, как им вздумается, по условленной цене. Из сего и вывожу следующую приговорку – если про немца говорят, что он и на (…) хлеб достанет, почему не сказать и про поляка, что и он из своей з(…)цы выгоды наблюдать может?

В след за Куликовским ехала полосатая одноколка, полоса золотая, - одна, другая голубая – в нее пересаживались из двухместной кареты иногда отец мой, карета же, заложенная цуком, - в шорах и по бокам гусары верхом. Тут сидела матушка, чаще одна, если ж с отцом моим, тогда одноколкой правил Семен-писарь, мальчик лет восемнадцати, - оседланный его иноходец, привязанный бежал сзади. Семен, сказывают, похож был на батюшку и им очень был любим… На козлах сидел также поляк, который тоже был великой мастер в своем роде – птицы близко к нему подвертываются – бичем захлестывал, убивал их на лету ради шутки. Он был истинный бич на ворон и галок. Между козлами и наружной частью кареты выдавалось место в виде ящика, на котором сидел знаменитый дурак Иван Степанович – в красном кафтане, совсем плешивый, с волосами на одних висках… За ним следуют кареты, нагруженные детьми разных возрастов и принадлежащих к ним мадамам, няньками, учителями и дядьками, а там линейки: первая с воспитанницами или взятушками, как помню их вообще называли наши люди, они все или более частию были дочери бедных дворян или дети служащих некогда при моем отце, над ними смотрительница, вдова штаб-лекаря Елизавета Ивановна Рокль, старуха 70 лет, которая румянилась и сурмила брови, любила пить кофей и говорить о прежней своей красоте, по русски почти совсем не говорила, несмотря что безвыездно жила в России более 50 лет…, в остальных линейках ехали капельмейстеры с семействами, их было двое, один в особенности для роговой музыки, которую батюшка очень любил, иностранные повара с женами и с детьми, доморощенные архитектор, аптекарь и упомянутый старший буфетчик Степан Иванович, камердинер батюшки Дмитрий Афанасьевич, который имел офицерский чин и был масон, немец-егерь и протч., - всех их упомнить не могу, да и не для чего, одним словом – люди все очень важные; потом длинные и высокие брички, набитые бабами, девками, коробками, перинами, подушками, наверху же оных установлены клетки с перепелами, соловьями и с разными птицами; ястреба и сокола, привязанные на цепочках в красных колпаках, мелькают на верхах некоторых бричек, около которых идет пешком молодой народ, то есть музыканты, официанты, во-первых, потому что веселее, и, во-вторых, не так устанешь, беспрестанные задержки в обозе делали переходы очень маленькие; и не увидишь как приедешь, говаривал мне Мисос, а если сядешь, то поясница заболит - тогда рессор к запяткам не делали - тем более что с последним лучем солнца Куликовский трубил свой рог и обоз останавливался, раскидывались палатки, выгружались экипажи и располагались ночевать. Кроме других, не стоящих внимания повозок, я должен необходимо описать буфет, который тащили 16 лошадей,- видом он огромный, квадратный кованый сундук на колесах, главный его груз состоял в серебряном сервизе, жалованном моему отцу императрицей Екатериной II и, как сказано, на сорок персон, и лед, который занимал дно сундука с винами и с разными прохладительными напитками, еще длинный ящик с роговой музыкой.

Два экипажа еще весьма замечательные, заключавшие шествие обоза – суть две квадратные клетки с потолками, с задними дверцами; одна из этих клеток с лавочками, на которых сидели более десяти человек под общим названием дураков, кои суть: Алексей Федорович, карлик, который едал жареных галок и ворон, в степи сажали его на дикую лошадь и пускали на волю божию, он очень был силен в ногах, которые были необыкновенно кривы, и потому крепок на лошади, травили его с козлом рогатым, которого он под ножку ронял, кидали его с балкону вниз на ковер и оттуда подкидывали вверх, еще какие штуки – не помню, только скажу, что хотя пользы от него и не было, но он не даром хлеб ел. Потом Мартын, китаец, куплен отцом моим за 1000 червонцев у купца, который его привез в чемодане. Это была совершенная кукла, ничего не говорил, с трудом мог ходить, отца моего звал «буррр», а матушку «ава», всего боялся, а более смерти… Еще какой-то Андрей Иванович – тем курьезен, что долбил булавкой крутой булыжник и в 15 лет выдолбил табакерку – это были самые важные… Марья арапка для них была во время путешествия то же, что Марья Ивановна у воспитанниц – она с ними сидела и держала их в решпекте; она не как дура, а как только смотрительница – не только их, но и с отцом моим ладила, она всегда его одевала, и, если случится, что: «ой, Машка, ой черная кошка, спасибо». Он, как я уже говорил, был необыкновенно горяч и очень силен; и потому нередко его тычки были опасны, но Марья арапка была сама здорова и ему не спускала, и вот почему она была его непременный подкамердинер. Вторая карета точно такая же, с тою только разницей, что вместо лавочек была постлана солома, покрыта войлоками, а вместо дураков – усталые или больные гончие и борзые собаки. Здоровые собаки шли в сворах у псарей, едущих верхами, а которые шли по воле. Последние два экипажа в дождик или ненастный задергивались парусиной…

Когда я был в Ростове, жители, старики тамошние, говорили мне, что, бывало, за неделю весь Ростов печет калачи и хлебы, ожидая его. Сколько народу с ним ездило неизвестно, но лошадей под обозом никогда не было меньше 150, а иногда и более».

Упомянутый выше шут Нащокиных Иван Степанович был знаменит своими колкими, язвительными шутками, способностью не взирая на лица и чины высказывать правдивые, прямые суждения облекая их то в каламбур, эпиграмму, то в стихотворную форму. «Иван Степанович лицо историческое. – писал П.В. Нащокин - Он был известен под именем Дурака нашей фамилии. Потемкин, не любивший шутов, слыша многое о затеях Ивана Степановича, побился об заклад с моим отцом, что дурак его не рассмешит. Иван Степанович явился: Потемкин велел его привести под окошко и приказал себя смешить. Положение довольно затруднительное. Иван Степанович стал передразнивать Суворова, угождая тайной неприязни Потемкина, который расхохотался, позвал его в свою комнату и с ним не расставался».

Этот шут очень полюбился Павлу I и был прислан Нащокиными ко двору, а после кончины императора возвращен обратно. «Государь Павел Петрович очень его любил, и Иван Степанович имел право при нем сидеть в его кабинете. Шутки его отменно нравились государю. Однажды царь спросил его, что родится от булочника. «Булки, мука, крендели, сухари и прочее»- отвечал дурак. «А что родится от графа Кутайсова?» - «Бритва, мыло, ремни и прочее». – А что родится от меня?» – «Милости, щедроты, чины, ленты, законы, счастье и прочее». Государю это очень полюбилось. Он вышел из кабинета и сказал окружающим его придворным: «Воздух двора заразителен, вообразите: уж и дурак мне льстит. Скажи, дурак, что от меня родится?» - От тебя, государь, - отвечал, рассердившись, дурак, - родятся: бестолковые указы, кнуты, Сибирь и прочее». Государь вспыхнул и, полагая, что дурак был подучен на таковую дерзость, хотел узнать непременно кем. Иван Степанович наименовал умерших вельмож, ему знакомых. Его схватили, посадили в кибитку и повезли в Сибирь. Воротили его уже в Рыбинске. При государе Александре был он также выслан из Петербурга за какую-то дерзость. Он умер лет 6 тому назад (т.е. около 1824 года – прим. О.Д.)».

После смерти Воина Васильевича имение наследовала его супруга Клеопатра Петровна. Она гораздо чаще и дольше проводила время в Шишкине вместе с детьми. Павел Воинович, описывая свои детские годы проведенные в усадьбе уже после смерти отца, с благодарностью вспоминал дворового буфетчика Севолду – Степана Ивановича, к которому очень привязался. Он был «толстый, румяный, белокурый, среднего роста, в голубом фраке в красном камзоле, обшитом галуном, в чулках и башмаках». Рассказы его, о своем рождении, об отце, о прошлом, Павел Воинович помнил с шести, семи лет – «взопревши от беготни в саду в деревне я прибегал в большую столовую чтобы освежиться и заставал его в том же наряде сидящего у подъемного большого окна, заставленного бутылями с уксусом, с чулком в руках, с вопросом: скоро ли выйдет из саду маминька? довольно ли я набегался? скоро ли выросту? когда буду настоящим барином? а там будто разговаривая с самим собою, рассказывал о том времени когда я был еще меньше, когда и как родился».

В 1822 году Клеопатра Петровна поделила все имение доставшееся от мужа между детьми. Ростовская вотчина, огромное заглазное имение, еще при Воине Василевиче отданное под присмотр доверенного лица – некоего «Н.П.О.» мелкопоместного соседа Нащокиных, досталась Павлу Воиновичу.  Это имение было проиграно им в карты еще во времена службы в гусарах и потому жил он в основном в Москве.           Село Шишкино с деревнями Леонтьево, Ляхово, Осташково, Филисово, Носково, «и в деревянном господском доме в селе Шишкине со всякою господскою мебелью, столовою и кухонною посудою»  досталось Василию Воиновичу.

В.В. Нащокин, родился в 1796. Участвовал в Отечественной войне 1812 года, в составе конного полка Костромского ополчения, был в операциях при взятии Дрездена и Магдебурга. Выйдя в отставку в 1830 году поселился в Шишкине вместе с супругой Анной Николаевной, урожденной Пановой, и детьми.  Огромное состояние, доставшееся ему от родителей, приданое супруги могли принести счастливую и благополучную жизнь. Но склонность Василия Воиновича к спиртному, алкоголизм, доводившие его до состояния галлюцинаций, белой горячки, в конце концов погубили его. Он умер в 1841, в год своего сорокапятилетия. Пришла в упадок и усадьба несмотря на значительный доход, который приносила Шишкинская вотчина. Павел Воинович Нащокин в декабре 1831 года писал А.С. Пушкину под впечатлением рассказа своего доверенного А.Х. Кнерцер, посетившего Шишкино: «…Приезд Андрея Христофоровича от брата меня более огорчил чем утешил, я так был растрогон его рассказом о несчастном положении брата, что забыл о собственном своем деле. - Вообрази его засаленного, в табаке с палами щеками, с синим лицом в прыщах, с ужаснейшей бородою, в эжеминутном раздражении, тресение в руках, всех и всего боится, окружен дьяконами, дьячками, кабашнами, отставными обер-офицерами, еще какой-то обрюзглый Демидовский студент с ним пьет и еще имеет на него большое влияние. Ко всему этому, засадили его жить в запачканную гореньку в Костроме - каким образом, - уверили его что ему надо служить, определили его в удельную кантору - посадили за него, вероятно, какого-нибудь по жене родственника, который обокрал и был таков - а брата моего теперь считают и судят, и потому живет в городе, - а жена в деревне утешается свободою – ходит гулять с камердинером бывшим князя Грузинского. Щеголь, в куртке, в плисовых шароварах, весь в бронзовых цепях и говорит басом. Дома же она прядет вместе с девками, под песню посидельки девки и т.д. - вечером ездит по деревням сбирать с крестьян пряжу и проч. сам-друг с кучером Кирияном: молодой парень, грубиян, вершков 10-ти. Вся дворня охает - говорит мне Павел: коммердинер Петрушка все еще ничего, а от Кирияна житья нет никому. Вот главные лица, владельцы - той усадьбы, откуда мой отец так чванно выезжал - где он и похоронен. - Если там, где он теперь, душа также чувствует и понимает - как и здесь, так вот Ад, наказание за суетность. - Я занесся, любезный Александр Сергеевич - признаюсь тебе, Брат мне до слез жалок, пособить ему нечем. Андрей Христофорович был у него, видел его - я этого не желаю, заочно содрогаюсь; у человека 80 т. чистого доходу; не завидую, а жалею».

Упоминаемый в письме Нащокина Демидовский обрюзглый студент есть не кто иной, как владелец соседнего с Шишкиным имения Долматово Василий Николаевич Ермолов, двоюродный брат генерала Алексея Петровича Ермолова. В.Н. Ермолов получил образование в Ярославском Демидовском училище высших наук, а потому и был прозван в письме «Демидовским студентом». Его родная тетка, княгиня Александра Ивановна Мещерская, не смогла оплатить долг Ярославскому приказу общественного призрения и в 1829 году сельцо Долматово было передано В.Н. Ермолову в опекунское управление.  Он поселился в усадьбе и как сосед Василия Воиновича часто посещал его. Трудно сказать, являлся ли Василий Ермолов виновником запоев Василия Нащокина, но сам он закончил свои дни благополучно приумножив свое состояние.

Дочь Василия Воиновича Нащокина, в замужестве Колюбякина, в 1846 году продала усадьбу Шишкино князю Михаилу Владимировичу Урусову, одному из богатейших землевладельцев.  В округе ему принадлежало 16 деревень.

Урусовы получили усадьбу в довольно плачевном состоянии. Все деревянные строения пришли в ветхость и потому были снесены, а взамен их выстроены новые. Для жилья Урусовы построили два флигеля. Один из них, Г-образный двухэтажный каменный, был построен на месте бывшего хозяйственного двора. Местоположение его выявлено во время обследования дворовой части усадьбы. Второй, двухэтажный полукаменный, был поставлен на месте прежнего главного дома. Он сохранился до настоящего времени, хотя и в разоренном состоянии. Преображенский храм был вновь перестроен: первоначальная кровля заменена на четырехскатную, изменена глава, растесаны окна.

Регулярный липовый парк, к тому времени уже столетний, также подвергся изменениям. В его составе появились: береза бородавчатая, пихта сибирская, ель обыкновенная, рябинник рябинолистный. Деревья были высажены группами, рядами, одиночно на склоне реки, вокруг церкви и строений, а также в парке, нарушая его предыдущую регулярную планировку. На площадке, прежде занятой винокуренным заводом, также появляются насаждения как продолжение парковых структур. Винокуренный завод, видимо еще при Нащокиных, был уничтожен сильным пожаром, на что указывает мощный слой угля и пепла обнаруженный нами при шурфовке этого участка усадьбы во время обследования. В усадьбе в 1858 - 61 годы числилось 73 человека дворовых и 7 крестьянских дворов.

После смерти Михаила Владимировича усадьбу унаследовала его жена Е.В. Урусова. В 1880-х гг. именно она упоминается в документах как хозяйка Шишкина.  Наследники князя Урусова продали усадьбу потомственному почетному гражданину, мануфактур-советнику, фабриканту-старообрядцу Григорию Климентьевичу Горбунову, владевшему крупными текстильными фабриками, чугунолитейным и дробелитейным заводами.

Совместно со своим зятем Н.И. Лосевым и компаньоном В.А. Разживиным в 1910 - 1911 году Горбунов выстроил в Шишкине порошковый и древесно-уксусный заводы, а несколько позже и кирпичный. Это были небольшие предприятия, выпускавшие химикаты для текстильных фабрик. Располагались они за овражком, ограничивавшим территорию усадьбы с запада. Сырье для нужд производства добывалось на месте, в многочисленных пустошах и лесных дачах, также принадлежавших Горбунову и его компаньонам.  Собственно Шишкино в это время перестало быть усадьбой, в смысле родовым гнездом для проживавшей в ней семьи, а превратилось в территорию промышленного назначения. Никто из владельцев не жил в нем. У Г.К. Горбунова и Н.И. Лосева были свои дома в селе Киселево Нерехтского уезда, вблизи фабрик, и любимое место отдыха усадьба Миловка на Волге. А В.А. Разживин большую часть времени проводил при дробелитейном заводе и мельнице в усадьбе Реутово, принадлежавших тому же «Товариществу». В Шишкине, в оставшемся от предыдущих владельцев двухэтажном смешанном доме, жил управляющий. Он следил за работами и порядком в имении и отправлял регулярно хозяевам отчеты о состоянии дел. Все существующее в это время хозяйство в усадьбе было призвано обеспечивать производство, хранение сырья и изготовленной продукции, а также транспортировку ее к месту использования. В 1910-11 гг. в усадьбе числятся конюшня для упряжных лошадей, амбар каменный, амбар деревянный, кладовые каменные, сараи для углей.  Все постройки добротные, с железными крышами и ставнями. Кроме того, на дальнем краю парка, там, где ранее стоял винокуренный завод, был построен дом, в котором жила кухарка с семьей, и в нем же была столовая для рабочих.  Здесь микрорельеф позволяет определить не только форму и площадь этой постройки, но даже количество и местоположение печей в доме. Она была пятистенной, вытянутой прямоугольной. Печей было две, одна из них побольше, видимо кухонная.

Для удобства внутренних перемещений грузов дорогу, шедшую от комплекса строений на выезд из усадьбы, перестроили заново. Была сделана насыпь высотой в отдельных местах до метра. При обследовании выяснилось, что ее поверхность укреплена камнем и кирпичной крошкой. Такая же насыпь пролегла через овраг к заводу, соединив его таким образом с комплексом строений. При строительстве дороги южная часть парка значительно пострадала. Была сведена аллея, по которой ранее проходила дорога, и часть прилегающих к ней насаждений. Собственно, в этот период владельцев усадьбы особо не интересовала эстетическая сторона в формировании комплекса. Все действия были нацелены на создание наиболее эффективно работающего хозяйства, связанного с производством. В 1912 году в имении был пожар, в котором сгорели конюшня и сараи с углями.  К счастью, не пострадали лошади. Все было отстроено заново и предприятия заработали как и прежде, изготавливая необходимую для фабрик продукцию.

В 1918 г. имение в Шишкино было национализировано. Его постигла та же судьба, что и большинство других. Коммуна, затем детский дом лишь эксплуатировали существующие строения и территорию. Время и люди сделали свое дело. И сейчас разве что специалист сможет понять, что здесь когда-то была усадьба.

Ойнас Д.Б., Йенсен Т.В., Кондратьева И.Ю., Сорокин А.И.
//Костромская усадьба. Кострома. 2006